Редкий случай, когда в рецензии не обойтись без скомканной хронологии событий. Наверное, стоит начать с того, что театральная пьеса со звучным названием 'Кислород' в свое время действительно наделала немало шума. Иркутский драматург Иван Вырыпаев сразу после премьеры стал главным любимцем как искушенной публики, так и фестивального истеблишмента. Зрители неизменно устраивали долгую овацию, когда на сцену обшарпанного зальчика Театра.doc выходили два актера - Он и Она. Герои страстно изъяснялись друг с другом бодрым речитативом, наложенным на страдальческие рулады солистки культовых Portishead. В такт музыке же велись беседы о главном. Он рассказывал историю Санька из Серпухова, который не услышал, когда говорили 'Не убий', потому что 'был в плеере'. Она, в свою очередь, ловко подхватывала библейские реминисценции ритмичным повествованием про московскую девушку с все тем же именем Саша, которая за свою короткую жизнь уже два раза поклялась небом и один раз землей.

Так вот, пока герои с пулеметной скоростью виртуозно бубнили на тему десяти ветхозаветных заповедей, а перспективный автор демонстрировал актуальнейшим и действительно остроумным текстом ход мыслей молодого рефлексирующего поколения, критики провозгласили 'новую драму' глотком свежего воздуха. Неладное случилось спустя четыре года. У талантливого в своем деле Вырыпаева вдруг появилось желание приобщиться к важнейшему из искусств. Сначала возникла 'Эйфория' - редкостно глупая и отчаянно претенциозная притча, рассказанная страшным языком маньеристского гламура. Теперь на суд зрителя предоставлен искусственный и попсовый 'Kislorod'. Лента, появление которой обязано лишний раз подтвердить: творческий регресс возможен всегда, даже при условии, что твой первый фильм - не фильм вовсе, а пошлый аляповатый скринсэйвер, в каждом кадре прикидывающийся чем-то значимым.

Режиссер неоднократно утверждал, что не видит никакой разницы между театром и кино, кроме технологической. Возможно, поэтому он и отметает в своих работах оба искусства разом. Нынешнее действо разбито на десяток клипов, которых объединяет не столь полемика с Писанием, сколь поэтапное толкование чувства, именуемое режиссером 'жаждой кислорода'. Пока актеры тарабанят успевшие стать избитыми истины, возникает впечатление, будто читаешь дамский журнал. Ради пресловутой моды посредством иллюстраций Вырыпаев адаптирует свою пьесу на более понятный язык. Стилизует ее интонациями, обращает хороший текст в форму косноязычного видеоарта: герои здесь изобразительно перемещаются галопом по европам, а в кульминационный момент и вовсе оказываются на Луне. При этом каждый кадр, каждая фраза, каждый монтажный стык здесь задыхаются в душном глянце.

Конечно, подобное в кино не редкость, но чаще всего схожее явление встречается в 'современной литературе'. Ну, это когда рядом с названием посредственного чтива вдруг возникает приписка 'модно': модная философия от Пауло Коэльо, модная обличительная правда от Сергея Минаева, модная ироническая проза от Оксаны Робски. Автор 'Кислорода' стремительно мчится с распростертыми объятиями к той целевой аудитории, которой близки и знакомы эти имена. Его картина заведомо в тренде, о ней будут говорить, ею будут восхищаться и ненавидеть одновременно. Зритель же искушенный, во время этого вычурного экспериментального фиглярства, чувствует себя жертвой принудительного 'лечения' из кубриковского 'Заводного апельсина'. Ему долго и мучительно вырабатывают условные рефлексы 'прекрасным', от которого вся эта 'новая искренность' становится похожей на крашенную в огненно-рыжий шевелюру польской актрисы Каролины Грушки. Яркую, завораживающую, но в то же время редкостно фальшивую.

О кино всегда трудно говорить, когда его нет в принципе. Куда интереснее порассуждать, к примеру, о находчивости авторитетного жюри Кинотавра, где эту незатейливую видеоинсталляцию наградили за режиссуру. Похоже, именно с сочинского побережья ныне веет престранными новомодными тенденциями, благодаря которым в людских незамутненных умах происходит предательская подмена понятий. Зрителю навязывают банальное отсутствие кинематографической культуры, что обозначает на фестивальном языке 'свежий взгляд и новация'. Поощряют поверхностную околосоциальную чернуху, которая сходит в некоторых кругах за 'правду жизни и похвальную смелость творца'. Разумеется, все это - приходящее-уходящее, но отчего-то время от времени становится жутко неудобно.

Неудобство будет испытывать и публика, осмелившаяся вдохнуть этот своеобразный эрзац полной грудью. И ведь, что главное: все мы прекрасно понимаем причины возникновения схожих по духу манифестов. Зачастую это оправданный бунт кинорежиссеров, отказавшихся от устоявшегося и уже исчерпавшего себя стиля съемки, от предсказуемости повествования. В кинематографическую историю намертво впечатались 'Французская новая волна', в меньшей мере - радикальная датская 'Догма-95'. Так куда нас ведет Вырыпаев, столь отчаянно мимикрирующий неумение работать под бунт и оригинальность? Скорее всего, в то самое место, о котором говорил герой фильма другого прославленного театрального режиссера Кирилла Серебренникова. Тот в своем дебютном 'Изображая жертву' лаконично и очень точно определил, где именно пребывает российское кино.