Неслучайный март 83-го, Нью-Мехико. Ровно два года назад медики зафиксировали первые случаи синдрома приобретенного иммунодефицита. Американский народ запуган, причем не только 'главной угрозой XX века'. С голубых экранов президент Рейган заговаривает до беспамятства телевизионную аудиторию воистину эффектным речитативом об 'элементарном факте советской доктрины, иллюстрирующем историческое нежелание видеть ее тоталитарную сущность'.

Примерно в это же время маленький Оуэн находит свою персональную 'империю зла', которой оказывается самая обычная школа. Он забитый, запуганный, отчаявшийся человечек, чье детство пришлось на глубочайший экономический кризис в США. Как и все американцы, мальчик ждет своего заветного спасителя, и тот не заставляет себя долго ждать. Однажды на заснеженную улицу, где живет Оуэн, притопывает босоногая вампирша Эбби. Сначала она хладнокровно отказывается дружить с соседом, однако потом помогает парню относительно добрым советом по поводу одноклассников-садистов, а чуть погодя, маневрируя на карнизе за окном, девочка уже стучится в запотевшее стекло, дабы пробубнить свое сакраментальное: 'Можно ли мне войти?'.

Кто-то обязательно поинтересуется, зачем надо было размусоливать в рецензии сюжетную канву, которую все мы отлично помним благодаря шведскому оригиналу. Так или иначе, сделать это нужно было обязательно. Мэтт Ривз снял практически покадровый ремейк, вследствие чего в воздухе неловко повис вопрос: 'Зачем?'. Ответить на него по-прежнему сложно, зато с абсолютной уверенностью можно сказать, что голливудская версия, несмотря на внешнее сходство - кино с совершенно иной расстановкой акцентов.

Там, где мудрые шведы тревожно рассказывали об одиночестве, Ривз с должным профессионализмом толкует о своем поколении и первопричинах зла. Конечно, социальный крен, куда временами заносит режиссера, может очень быстро наскучить зрителю. И да, Томас Альфредсон оказался умнее, проницательнее и сноровистее, хотя и не по причине того, что он был первым. Просто скандинавские режиссеры мыслят по-другому, в их ментальности всегда была заложена здравая мысль об истинной красоте, существующей лишь в глазах смотрящего. Ривз же видит иначе, у него 'мальчики кровавые' в глазах, их должная агрессия, порожденная страхами, и ловко присобаченные в сценарий политические аллюзии.

Ремейк не стал от этого плохим. Здесь есть несколько действительно мастерских сцен: автокатастрофа с позиции наблюдателя, который сидит на заднем сидении автомобиля; доведенная до ума сюжетная линия с невидимыми для Оуэна родителями, чьи лица так ни разу и не попадают в кадр; и даже нескладное юное дарование по имени Хлоэ Моритц, старающееся в картине так, что впору заговорить об актрисе с потенциалом.

Увы, единственная, но серьезная неувязка заключается здесь в следующем: есть такое довольно тривиальное клише, которым многие критики припечатывают тот или иной фильм. Мало кто понимает истинное значение данного словосочетания, но используют его часто. Речь идет о 'магии кино', которую невозможно сформулировать на словах, но, тем не менее, можно прочувствовать. Впечатления от американского 'Впусти меня' с этой самой магией не имеют ровным счетом ничего общего.

Временами кажется, что оригинальную ленту просто-напросто обработали в графическом редакторе: добавили ей уйму сценарных тонкостей, сделали бутафорскую кровь более насыщенной, а историю - более слаженной. И крайне сложно отделаться от невыгодных сравнений, поскольку в шведской картине ты медленно растворялся, а здесь до самого финала выступаешь в качестве отстраненного созерцателя высокотехнологичного глянца. Ладноскроенного глянца, сделанного с большим пиететом к оригиналу, но при всем при этом отталкивающего и холодного, как зимние ветра в Нью-Мехико, как прикосновения маленькой мертвенно-бледной руки навечно двенадцатилетней Эбби.