В белоснежном сугробе валяется побитая рыжеволосая хабалка. Над ней склоняются люди в хорошо узнаваемых серых фуражках. Громко матерясь, женщина рожает, после чего отправляется в тюрьму за бытовуху. Проходит семь лет... Дочь впервые видит свою мать. Та преспокойно садится напротив, решая познакомить свое чадо с хорошо поддатым 'папкой', которого она только что подцепила в поезде. Через несколько минут мамин хахаль, сраженный трехлитровой банкой с молоком, прицельно запущенной в голову, будет лежать на полу, истекая кровью. Крупным планом нам покажут девочку, которая демонстративно водит своим маленьким пальчиком по субстанции из крови и молока. Несмотря на то, что в этот момент многим захочется воскликнуть 'Занавес!', камера, как назло, продолжит отстраненно следить за происходящим непотребством в кадре. И с каждым кадром будет становиться только больнее и больнее. Как героям, так и зрителю.

Стоит ли терпеть подобные творческие экзерсисы? Наверное, этот вопрос задаст себе каждый, кто осилит кинодебют молодого свердловского 'нового драматурга' Василия Сигарева. Ответы на него оказались разными настолько, что фильм стал главным источником пересудов в околокиношных кругах в уходящем году. 'Волчок' разделил зрительскую аудиторию ровно на два лагеря: одни призывали 'сжечь режиссера на костре', другие агитировали за то, чтобы выдвинуть картину на 'Оскар'. Сейчас страсти поулеглись, и наконец-таки предстала возможность беспристрастно рассмотреть как очевидные достоинства, так и весомые недостатки ленты.

Что ж, технически картина выполнена безукоризненно. Сигарев как драматург и сценарист уверенно вкладывает в уста героев действительно цепкие фразы. Персонифицированное зло, удивительно мощно сыгранное актрисой Яной Трояновой, аутентично выкрикивает свое исконно театральное: 'Жить хочу. Жить! Жить! Жить!'. И ей веришь. Не менее выразительно играет малолетняя Полина Плучек, речь которой иногда подвисает, словно ребенок живет в метафизическом пространстве какого-нибудь фильма Киры Муратовой. 'И не нужен мне никакой ежик даже', - произнесет девочка раз двадцать. Так и есть, уж поверьте ей на слово.

Упрекнуть же Сигарева следует за эстетику, в которой выдержано его кино. 'Волчок' время от времени превращается в кощунственную визионерскую сказку о медленном томлении невинных детских тел перед смертью. Виной тому, скорее всего, дурацкое стремление режиссера всячески абстрагироваться от родного театра. Своим первым фильмом он пытается продемонстрировать зрителю кинематографическую культуру, забывая попутно о том, что его картина в первую очередь является бытовой мелодрамой об одиночестве и людском эгоизме. В результате сначала последует эффектный в своей изобразительности эпизод с убийством ежика, которого не только придушат подушкой, но и положат с ней на рельсы, дабы разлетевшимся пухом припорошило юную героиню. Чуть позже зрителю зачем-то покажут лес, сотканный из советских фотообоев, где девочка найдет целлофановый пакет, полный задыхающихся щенят. Конечно, каждая из сцен безумно красиво снята, но за такое и впрямь следует не хвалить создателя, а отрывать ему руки.

Талантливому дебютанту можно простить многое. Даже фальшь, возникающую в тот момент, когда картина начинает прикидываться иносказательной притчей о беззаветной любви к пьяной родине. Но - отнесемся к этому серьезно - та боль, которую испытывают герои 'Волчка', вместо того, чтобы быть источником самопознания, является для автора самоцелью. Вследствие этой подмены понятий грань между обличительной сермяжной правдой и спекулятивной фестивальной чернухой становится почти что прозрачной. Оттого хотелось бы повториться еще раз. Стоит ли терпеть подобные творческие экзерсисы? Пожалуй, при таком раскладе вопрос исчерпан.