Когда пытаешься хоть как-то определить тот жанр, в котором работает Борис Хлебников, очень сложно подобрать по-настоящему правильные слова. Уместнее всего в таком случае прибегнуть к уже проверенному журналистскому штампу - хирургически точное словосочетание, звучащее не иначе как 'экзистенциальное отчаяние', обычно приписывают к скандинавским трагикомедиям. Впрочем, и на сценарную фабулу 'Сумасшедшей помощи' оно ложится, как влитое. Именно отчаяние чувствуешь в каждой мизансцене этого обманчиво простого фильма, но совсем не из-за того, что Хлебников своим творчеством безжалостно жалит Россию, которую мы когда-то потеряли. А потому, что он ухитряется с должным остроумием и сардоническим сарказмом показать зрителю то, что мы, к несчастью, приобрели.

Столица в картине - сердце страны, которое вновь медленно кровоточит: гнетущая безвыходность, витающая в затхлом холодном московском воздухе, угрюмые обшарпанные 'новостройки', узнаваемая советская атрибутика в тесных квартирках, городские сумасшедшие, 'оборотни' в погонах, повсеместная гопота, рыщущая по серым грязным дворам в поисках очередной жертвы. Не мудрено, что когда в эпицентр этого социального апокалипсиса попадает амебный гастарбайтер, столица, как это принято, встречает его со всеми 'почестями'.

Конечно, Хлебников не считает себя социальным режиссером, о чем он не раз напоминал в интервью. Возможно, поэтому его 'Сумасшедшая помощь' и построена по законам очередной 'сказки про темноту', где важно не столь бытовое правдоподобие, сколь ощущение общего недомогания, которого здесь с избытком и буквально в каждом кадре. Если отпустить атмосферу и вернуться к сюжетной линии, зритель увидит четыре пересекающихся жизненных линии: взрослого ребенка Евгения - вечно голодного представителя народа; свихнувшегося неравнодушного инженера - никому ненужного человека из советского прошлого; его одинокую, потерянную и аналогично ненужную дочь - видимо, женское начало, а также милиционера-параноика - единственного представителя страшной власти. Главные герои переживают комические приключения, трогательно отсылающие зрителя то к классической литературе, то к детским мультикам: с Дон Кихотом и Санчо Пансой, Геной и Чебурашкой, Карлсоном и Малышом. Кто-то, завидев 'медведеподобную' внешность 'малыша' Евгения, стремящегося догнать своего наставника, но застревающего, как Винни-Пух в символическом проеме меж стен, и вовсе решит, что картина намекает на сложившуюся в России с марта 2008 года ситуацию. Впрочем, едва ли оспоришь, что у Хлебникова в этот раз важны не прозрачные политические метафоры, а общее состояние, которое объединяет всех героев картины.

По сути каждый из них переживает свою личную стадию сумасшествия. При этом, их вынужденное безумие проистекает от того, что в таких условиях невозможно существовать иначе. Обращаясь к подобному эскапизму, режиссер берет на себя роль участкового врача. Безусловно, он любит своих героев, но помочь им, увы, ничем не может. Он, как и героиня Анны Михалковой, пытается накормить шизофреников лекарством от пневмонии. Вместо таблеток - абсурдистская эксцентрика в голове автора, которая по-своему вселяет в персонажей жизнь. Однако нет пока никакой панацеи от духовной раздробленности, рутинной агрессии, абсолютной растерянности, да и не предвидится в ближайшем будущем.

Получается, что 'Сумасшедшая помощь', будучи действительно темной сказкой, сама того не хотя, уподобляется 'рыцарю печального образа', который борется с ветреными мельницами. Сказка эта, по большому счету, о том, что безумие заразительно, что иногда психиатрические заболевания кончаются летальным исходом пациента, а врачи зачастую являются причиной болезни. Об этом нам напрямую говорит финал - очевидный, но единственный из всех возможных. Как говорилось в одной отечественной киносказке о девочке-русалке, такое очень часто случается в мегаполисе. И в это действительно легко поверить: достаточно вспомнить об одном московском майоре, который наверняка до поры до времени мнил себя санитаром общества, но, к несчастью, сам оказался 'немного не в себе'.