Собачья жара

Господину Вальтеру - плюс тридцать семь в тени - не помеха. У поч?тного пенсионера множество дел: подровнять кусты, приструнить соседей и взвесить на сверхточных весах купленные в магазине продукты. Обнаружит несоответствие стандарту - помчит в супермаркет качать права. "Всего этого надо избегать, чтобы ваши покупатели были довольны. Может, заплатите мне за бензин, который я потратил на поездку к вам?!".

Клаудия выиграла местный конкурс красоты. Е? "мажористый" дружок полон тестостерона и мужских комплексов. "Мажор" пользует красотку в машине, а затем лупит: "Ты такая, как все. Ты шлюха, Клаудия. Ты - шлюхааа!"

Учительница пения возвращается домой. Женщина ест курицу. Женщина состригает волосы с лобка. Она жд?т любовника. Тот - "крутыш" (золотые цепи, пузо, сюртук), приходит вместе с приятелем. Пьяные в дым развлекаются, как могут: блюют на пол, заставляют хозяйку исполнить "Кукараччу". После отказа училку макнут головой в унитаз: "Кушать подано свинья!"

Достопочтенная фрау проводит время в свингер-клубе или в объятиях массажиста. Бывший муж коротает часы, играя с теннисным мячом. Когда-то у них был реб?нок (девочку сбила машина). Теперь каждый мстит другому за потерянное семейное счастье. Каждый наказывает другого молчанием.

Придурошная Анна путешествует автостопом. Е? голова полна обрывками рекламных слоганов и "серийными" вопросами. "Назови десять лучших магазинов"; "Ты знаешь десять самых популярных животных?". "Кон?к" Анны - вопросы "про это": "Месячные ещ? идут?"; "Ты подтекаешь?"; "Ты ещ? трахаешься?"

Коммивояж?р Хруби прода?т сигнализационные системы. Дела идут из рук вон плохо. На автостоянке кто-то повадился царапать новые машины. Хруби, чтобы успокоить разъяренных автовладельцев, обещает собственноручно доставить злоумышленника. Естественно, никого не находит. Тогда Хруби выда?т за "истинную виновницу" повстречавшуюся ему на дороге Анну. Кипящие праведным гневом автолюбители жестоко избивают и насилуют "преступницу". "Зачем ты раздеваешься? Зачем ты раздеваешься? Голый ты мне не нравишься. Не нравишься".
Шесть трагедий с мещанским уклоном собрал для своей дебютной ленты "Собачья жара" австриец Ульрих Зайдль. Зайдль - типичный режиссер-оборотень. Работая в creative documentaries ("Последние мужчины", "Звериная любовь", "Модели"), с легкостью вторгался в границы кино игрового. Опыт полного перехода в fiction оказался успешным - с первого захода "Жара?" взяла "Серебряного льва" Венецианского кинофестиваля.

"Жара?" явно наследует поэтику кинематографа документального. "Слабые" фабульные связки; действие, развивающееся "здесь и сейчас", лишенное предыстории; жанровый компонент "интервью", плюс эффект камеры как "живого свидетеля". Однако "человеческий документ" оказывается прострочен почти незаметными постановочными стежками. Так, "фрау из свингер-клуба" не может больше выносить молчания. С кулаками набрасывается на бывшего мужа: "Поговори со мной. Поговори же со мной, наконец". Камера при этом фиксирует объект на заднем плане: аквариум с тропическими рыбками. Подчеркивается заданное "silence, silence, silence".

Внешняя "некрепкость" событийных рядов компенсирована внутренними смысловыми переходами. В одном из эпизодов показана "деятельность" коммивояжера: любопытство Хруби травмирует отца погибшей девочки. Следующий виток - новая история: севшая в машину Анна бесцеремонно залезает в сумочку водительницы (повторение мотива "ложного интереса"). Далее юродивая провоцирует дамочку: "Сколько тебе лет? У тебя есть приятель? Старуха!" Реплика о приятеле/старухе оформляется в эпизоде с участием учительницы пения. Той "далеко за сорок" - полулежа на кровати (видим тронутое увяданием оплывшее тело), она слушает на автоответчике любовное послание своего "злого поросенка".

Сам Зайдль позиционирует себя как "критика капиталистического общества". И лента, соответственно, движется по привычной "левацкой" траектории. Из кадра в кадр переходят опускающиеся жалюзи, закрывающиеся двери. Это своеобразный знак "одностороннего существования". Стремится рядовой европеец отгородиться от другого, отказаться от любых социальных связей, плевать хотел на пресловутый диалог.

У Зайдля жара вводит ассоциацию с пустыней. Нет человеческого потока. Вымерший город. Горячий асфальт. Рекламные оазисы. Лишь в конце фильма пространство разомкнется: "задышит" картинка (поля, небо, горизонт), когда пойдет избитая дурочка за странствующей монахиней.

Кстати, с образом юродивой связана основная посылка. Фильм строится как цепочка спонтанных микронасилий. Пенсионер решает "тряхнуть стариной", извлек челюсть из стакана и вынуждает престарелую домработницу исполнить стриптиз. Потом какие-то люди отравят его собаку. Молодчики глумятся над учительницей. Один из них, раскаявшись, заставляет подельника исполнить гимн Австрии со вставленной в задницу горящей свечой. Цепочка замыкается на Анне. Насилие над ней превращается в некую ритуальную метафору. Антрополог Рене Жирар описывает подобный процесс следующим образом: "Всякое сообщество, охваченное насилием или каким-нибудь превосходящим его силы бедствием, добровольно бросается в слепые поиски "козла отпущения". Это поиски быстрого и спасительного средства против невыносимого насилия. Людям хочется убедить себя в том, что за их беды отвечает кто-то один, от кого легко будет избавиться".

Аналогично в ленте Зайдля. На Анне вымещается потаенная злость цивилизованного сообщества: людей, потерявшихся в стерильном мире страховок и гипермаркетов. Примечательно, что "жертва" принимается, событие получает очистительную разрядку: истомленное жарой небо разродилось дождем. Однако взгляд режиссера пессимистичен, лопается концепция свободы-равенства-братства. Можно ли говорить о них, когда на кону чья-то жизнь?

"Собачью жару" Зайдль снимал три года. Были задействованы как профессиональные актеры, так и любители. Зайдль требовал полного вхождения в роль; апеллировал к биомеханике: чтобы создать атмосферу адища летнего города, кутал исполнителей в пальто-шарфы, включал электрообогревательные приборы. Зайдлем двигала отнюдь не жажда показного диктата. Хотел, чтоб накатила суть, обнажилось "человеческое, слишком человеческое".

Критик расскажет про "мурло мещанина", "человек человеку п?с", расширится по поводу дегенерации и гендера. Только у Зайдля все трагичнее и печальнее. Финальная сцена: на балконах безмятежно курят люди, кто-то говорит по телефону, изможденные тела любовников. А какая тоска в глазах, какое одиночество! За банальными житейскими страстями аналитик Зайдль увидел катастрофическое крушение истории, социальной системы. Немотивированное насилие, всепоглощающая ненависть в "Собачьей жаре" читаются как констатация краха. Это маленький апокалипсис на каждом участке мебелированной жилой площади. Все развалилось. Но никому, по-прежнему, нет дела.