"Андрей Миронов бил свою любовницу, но любил ее больше всех" - тираж газеты с этим заголовком разлетелся мгновенно. У Миронова? Любовница? Мы знали об официальных женах, Екатерине Градовой и Ларисе Голубкиной, но имени Татьяны Егоровой публика никогда не слышала. Потом вышла ее книга "Андрей Миронов и я", которую раскупали с той же быстротой, что и газету. В книге было написано, что Андрей Миронов был вовсе не таким легким и обаятельным, каким мы всегда его считали. Что он не только обожал свою мать, но и панически боялся ее. Что он всю жизнь любил одну женщину - Татьяну Егорову. Шокировали не только неожиданные сведения о Миронове. В книге много прозвищ - Чек, Пепита, Шармер, Галоша... На странице 441 расшифровка: Чек - Валентин Плучек, Шармер - Александр Ширвиндт... Потом приписка - все эти сведения неверны. Но по телевизору и в газетах до сих пор выступают актеры и актрисы, упомянутые в этой книге. Неупомянутые тоже выступают. Их отзывы в основном нелицеприятны, что вызывает еще больший интерес к книге Егоровой. К воспоминаниям, ставшим бестселлером.

- Татьяна Николаевна, почему вы написали эту книгу именно сейчас?

- На самом деле я решила написать ее давно. Я веду дневники, у меня их очень много. И я как-то написала в дневнике: "Таня! - это я к себе так обращаюсь - ну что ты делаешь! Занимаешься в деревне какими-то досками, гвоздями, красишь что-то! Чем твоя голова занята? Тебе же надо роман писать, о жизни твоей!" Я очень много записывала, когда Андрей был жив, а особенно - за Марией Владимировной. Так, как она говорила, никто не говорит, и просто так повторить на память ее обороты, выражения я бы не смогла. Она знала, что я записываю.

- Ей это нравилось?

- Сперва она была немножко настороже, но поскольку в ней присутствовало такое детское тщеславие, которого она не скрывала, то потом она даже стала мне немножко подыгрывать. Что-то скажет - и смотрит на меня: записываю я или нет.

- А вам сложно было к ней идти, ведь сначала у вас были не самые лучшие отношения?

- Сначала они были не самые лучшие, а потом, когда Андрея не стало, она сама меня позвала.

- Помягчала?

- Нет. Она не помягчала, это нельзя так назвать. Просто Бог через страдания дает прозрение. И она звонила мне каждый день: "Таня, когда вы придете? Почему вы не приходите? А что вы делаете?" Нас объединила любовь к Андрею. У нас с нею много тайн, которые никогда никто не узнает. К ней ведь так просто нельзя было прийти. Она выбирала людей. А потом я осталась рядом одна, как на кресте. Характер у нее был аховый. Аховый! И я поняла, как сложно жилось Андрею. Живем мы с ней на даче, и я ненадолго уезжаю к подруге в город. Восемнадцать раз она звонит моей подруге, разговаривает с мужем, с ребенком, спрашивает, куда я пошла, во сколько приду... Возвращаюсь на дачу, позвонить не смогла, дождь проливной идет! Смотрю, веранда открыта, сидит сосредоточенная Мария Владимировна, рядом милиционер. Я спрашиваю: "Что случилось?" А она: "Я вас разыскиваю! Видите, милиционер уже здесь!"

- Татьяна Николаевна, а вы ее за все простили?

- А вы знаете, здесь такого слова даже не нужно говорить. Я очень любила ее.

- И никогда не думали о том, что она вас многого лишила? Я не хочу ее обидеть, но ведь так и было.

- Было раза два у меня такое внутреннее, моральное восстание. Может, погода была плохая, может быть, она меня обидела, она умела это делать классически - нажать на больное место. Она знала, где у каждого больные точки. Но я научилась этого не замечать. И я очень ее любила. Для меня мать Андрея то же самое, что Андрей. И я просто прожила с ней другую часть своей жизни.

- А они были похожи?

- Меня однажды спросила Кузьма Федор Иванна - так Мария Владимировна называла всех, кто ей по дому помогал, - уходя после очередной встряски: "Танечка, а в кого был Андрюша?" - с таким ужасом, с надеждой, что не в маму... Я говорю: "Характером в отца. А поведением в мать". Это очень точное определение.

- Ваша любовь с Мироновым взяла бы такую высокую ноту, если бы вы сразу поженились?

- После того как Андрей ушел от нас, мне многие говорили, что он никогда бы не умер, если бы был со мной. Но... я бы не потянула их обоих с Марией Владимировной. А они были неразлучны. Я могла быть только с одним из них.

Бог дал ему и мне часть жизни, скрытую от чужих глаз, чтобы для нас это было утешением. Потому что в конце жизни он говорил: "Мне жизнь не удалась". Представляете? Вначале он набирал высоту, как истребитель, у него все получалось, он был счастлив, он был влюблен, и взаимно, и все было прекрасно, и это давало ему силы работать. Были "Бриллиантовая рука", и "Достояние республики", и в театре - "Доходное место", "Фигаро"... Я всегда провожала его на съемки, даже если он уезжал на три дня. Стою как-то на вокзале, поезд уже отправляется, и вдруг Андрей меня - раз! - хватает и в тамбур. "Поедешь со мной!" Экспромт этот был им, конечно, подготовлен. И я - без ничего, только сумочка и платье - еду. Молодые были. Ночью, после спектакля, после репетиции, едем на Воробьевы горы, там спящая баржа, он будит капитана. Мы едем по всей Москве-реке, мы веселимся, мы счастливы по-настоящему. Это еще не маска. Это еще не прикрытие внутреннего горя. Потом наступит момент, когда Андрей начнет мучиться, вступит в другой брак... Однажды на концерте ему прислали апельсин. И записку: "Андрюша, съешьте апельсин. Вы очень плохо выглядите". И конец жизни - он болен, измучен театром и отношениями в театре, хочет быть режиссером, ставить спектакли - а главный режиссер делает все, чтобы его извести, ставит палки в колеса. Андрей очень страдает и говорит почти каждый день: "В этой стране, чтобы жить, надо умереть". Все эти вечеринки, безумные компании были попыткой спасения от внутренней тревоги. Все время что-то сигнализировало о том, что все очень плохо, очень плохо, все время терзал вопрос - "Зачем я живу?". Он очень любил зрителей. И его по-настоящему любили только зрители. Взаимная любовь была.

- А вам писали письма те зрители, которые прочли вашу книгу?

- Мне очень много пишут, звонят по телефону, из Америки, из Австралии, из Германии и из России. Говорят: "Спасибо вам за Андрея! Раньше мы даже не знали его". Мне позвонил Женя из Екатеринбурга и рассказал, что когда он смотрел фильмы с Андреем, у него все время было ощущение, что там есть какая-то неправда. "А теперь прочитал вашу книгу - все сходится!" Они поняли эту тревогу - тревогу, которая скрывалась вот этими улыбками, кино, весельем, девчушками, цветками... Люба Стриженова, актриса МХАТа, сказала мне: "Таня, я его полюбила! Я его уважала как артиста, а сейчас полюбила как родного человека".

- Существовал Миронов-миф, а вы написали про Миронова-человека. Его как человека мало кто знал?

- Он не пошел бы всем про себя рассказывать, тем более что был очень скрытным человеком. Каждый человек держит что-то в себе, особенно актер. Андрею не хотелось, чтобы в его жизнь входили, он был очень закрыт, хотя внутри происходила буря.

- Вы говорите, что о книге отзываются хорошо. А те, кто был весьма неласково там упомянут под разнообразными прозвищами, они как-то откликнулись?

- Ну как откликнулись... Ширвиндт по телевизору сказал, что это книга Моники Левински. Занервничал... Я-то сама не видела, мне передали. Но он вышел из своего образа - видимо, разволновался очень.

- Вообще для него нервничать нехарактерно.

- Нехарактерно. А характерно для него было бы сказать: "Все страницы, написанные обо мне, учу наизусть" - вот это в его стиле. А тут у него слабинка пошла, яд пошел. Где-то в каких-то газетах они пишут что-то - да Бог с ними!

- Вы на такие интервью и статьи не реагируете?

- Нисколько. Я и газет не читаю, не выписываю, - кто-нибудь скажет, что вышло, а я не читаю.

- Но когда вы писали книгу, вы разве не думали, что этим людям будет неприятно, что у них дети, Плучеку девяносто лет, у него внуки...

- У него нет внуков! К нему давным-давно вошел сын и сказал: "Здравствуй, папа". Они не виделись лет двадцать. А Плучек сказал: "Закройте дверь с другой стороны". Это не чин - девяносто лет. Этот человек совершил столько преступлений! Во время Нюрнбергского процесса разве учитывали возраст? Вот и я не учитываю!

- Я имела в виду не возраст. Но вот родственники Татьяны Васильевой прочтут, как вы ее Галошей назвали...

- А что делать? Она много в своей жизни сделала страшных ошибок, я еще не все написала. Что же, я теперь должна писать не так, как есть, чтобы им обидно не было?

- Любите давать злые прозвища?

- Я в первый раз с этим столкнулась и в первый раз написала большую книгу. У меня двадцать пять лет литературного стажа, а большая книга - первая. Я вообще эти прозвища раскрывать не хотела. Так получилось.

- Ну да, в конце книги есть страница, все эти прозвища раскрыты, а потом приписочка, что информация на этой странице недействительна. Это вы так решили сделать или издательство?

- Я писала только текст.

- Так это исключительно воля издательства? Хитро, хитро сделано.

- Слушайте, ну что говорить об этом? Это неинтересно.

- Это как раз очень интересно. Мы на работе, например, много об этом спорили.

- И название книге не я дала. У меня было много других названий, я просто сейчас не хочу их вспоминать, чтобы не путать читателей. Но это название не мое, и эта, четыреста сорок первая, страница тоже не моя.

- Но вы как-то спорили с издателями?

- Да, и кое-что предприняла. Чтобы как-то себя оградить.

- Не получилось?

- Ну, я не могу с ними спорить. Потому что их двое, а я одна.

- А вы были готовы, что кто-нибудь, кто упомянут в книге - обидно упомянут, - возьмет и подаст на вас в суд?

- Да, я была к этому готова.

- А за что?

- Как за что? За клевету. Спартак Мишулин может, к примеру, сказать, что он никогда... Перед Плучеком не стоял на коленях? Да постоянно стоял. А теперь Плучека ненавидит.

- В Театре Сатиры такие тяжелые отношения?

- Знаете, Марк Анатольевич Захаров назвал эту книгу энциклопедией театральной жизни. Но я не думаю, что такое происходит во всех театрах. Каков поп, таков и приход. Здесь очень многое зависит от попа. То есть от главного режиссера. Какой, скажите мне, уважающий себя режиссер ХХ века - Товстоногов, Мейерхольд, Немирович-Данченко - позволил бы себе столько лет занимать это место в Театре Сатиры, когда тысячи молодых людей не знают, как себя проявить. Ты уже должен уйти давно! Возьми себе пять человек, пусть они к тебе приходят и учатся, если тебе, конечно, есть чему их научить. А так сидеть - это ведь патология. Пишут: "Как так можно, ему девяносто лет..." Откуда я знаю, сколько ему лет! Я не слежу за ним! А сейчас все то же самое, о чем я писала, в театре происходит. "Ах, ах, у него были просто маленькие увлечения..." Он растлевал людей! Его под суд надо отдать, а не юбилеи устраивать!

- А Захаров звал вас к себе в театр? У вас же были хорошие отношения.

- Да, у нас были очень хорошие отношения. Я ему очень благодарна. Самые счастливые годы моей жизни в театре, когда он там работал.

- Так что же, вы были слишком горды, чтобы попросить его взять себя в Ленком?

- Нет, я просила. Но он не брал. Посчитал, что это не нужно. Но он Андрея не взял, не то что меня.

- А вам без театра было сложно, уже после того, как вы ушли из Сатиры?

- Нет. Как-то я была в Троице-Сергиевой лавре, и один священник, узнав, что я актриса, сказал: "Лучше ворота открывать и закрывать, чем работать в театре". И я сейчас это хорошо понимаю. В прошлом году было десять лет, как я ушла из театра. Я отмечала.

- А были ли обижены на вас люди, с которыми у вас были описанные в книге романы? Допустим, Эдвард Радзинский.

- После ее выхода он со мной еще не разговаривал. До этого мы часто говорили по телефону, он рассказывал, чем занимается, где выступает. Но я думаю, что обиды здесь не будет, он умный человек, зачем ему обижаться. Он ведь с меня списал пьесу "Я стою у ресторана...", ходил и записывал каждое слово. А почему я не могу о нем рассказать? Это пинг-понг!

- А как отреагировала на книгу Маша Миронова?

- Я не знаю. Она мне не звонила. Я ей тоже.

- Вы сейчас не общаетесь? Я из книги сделала вывод, что вы дружите.

- У нас с ней были очень хорошие отношения. Я ее в сердце держу. И Андрюшу маленького, конечно.

- То есть вы будете огорчены, если узнаете, что она обиделась?

- Наверное, не буду.

- А как вы относитесь к претензиям на Андрея Миронова? Екатерина Градова говорила, что причиной их развода была некая деталь, которой именно она не смогла простить. Лариса Голубкина говорила, что он любил только ее. Алена Яковлева говорила, что если бы не его смерть, они бы непременно поженились.

- Леночка Яковлева - милая девочка, но все, что она говорит, просто икебана. Про Градову в моей книге написана вся правда - он не любил ее, он женился назло. Это не брак. Брак освящает любовь, а не женщина-олигофрен в загсе. Как Градова себя вела? Приезжает театр на гастроли. Все начинают говорить: "Ну что, Градова-то деньги уже потеряла или нет пока?" Проходит три дня, и Градова начинает: "Ах, я потеряла деньги! Нам с Машей не на что жить!" Андрей вынужден был давать им крупные суммы, даже когда они уже развелись. А книга Голубкиной, которая вышла... Она, по-моему, еще хуже, чем я, написала. Там она утверждает, что Маша Голубкина его дочь, что я сейчас сторожу дачу, что Андрей мне разбил нос... Они первые начали это писать - про драки, про нос. Так что возмущаться нечем в моей книге. Там ничего нового нет. Кроме каких-то деталей, которые знала лично я.

Я, знаете, что скажу? Я никого не хочу обидеть. Я написала всю правду. Всем сестрам досталось по серьгам. Кате досталась дочь, Ларисе, человеку безумного тщеславия, достались приемы, встречи со знаменитыми людьми, а мне - любовь.

- А вы, когда писали свою книгу, вы предполагали, что поднимется такая волна, что вы станете известной?

- Я, когда писала, вообще ничего не соображала. Выходила на улицу, гуляла час, потом возвращалась и снова писала. Это было как тюремное заключение. Но я знала, что пишу бестселлер. Я не собираюсь ложно скромничать. Но что получится потом, я не знала. Есть такое выражение в Библии: "Коня подготовляют к битве, а победа от Господа".

- Ладно, я вам тогда тоже процитирую: "Не судите, да не судимы будете".

- А я никого не осуждаю. Это не осуждение, это констатация факта. Я ведь и о себе там достаточно нелицеприятно сужу. Интересно оказалось, что некоторые люди, о которых я писала хорошо, с любовью, не все поняли. Например, я написала об Ольге Аросевой - я ее очень люблю, у нас хорошие отношения, - а она взъерепенилась. Оказывается, люди думают о себе совсем иначе, чем выглядят со стороны. Брат Андрея, Белинский Саша, вообще чуть с ума не сошел. А что я такого написала? Что он ходил в шапке "бывший кролик", в старых ботинках - так все так ходили! Что тут плохого? Все к себе относятся как китайским вазам.

- А я хочу спросить о другом брате Андрея, Кирилле Ласкари. Вот вы вроде как вышли за него замуж...

- Но мы не расписались. Там этого не написано. Все быстро кончилось, мгновенно. Его мама написала мне письмо: "Оставьте моего сына в покое". Я оставила, все быстро сошло на нет, превратилось в шутку. Мы ездили с Андреем к нему в Ленинград, после смерти Андрея мы собирались у Саши Белинского, встречались с ним, с его женой... До выхода этой книги было все прекрасно.

- А сейчас?

- Мне рассказывали, что Саша Белинский выступал по телевизору в передаче "Мой брат Андрей Миронов". Он сказал, что я многое преувеличила. Ну, тут каждый может по-своему думать. В 96-м году мы ездили в Ленинград на открытие Театра имени Андрея Миронова, приехало очень много актеров из Москвы, все плакали. Это был пронзительный, щемящий вечер. А потом мы приехали в "Асторию", и я спрашиваю: "Мария Владимировна, а где же Кирилл? Саша Белинский? Где они?" Она молчит. Я говорю: "Они, наверное, завидуют?" Она отвечает: "Нет, Татьяна Николаевна! Они не завидуют! Они в бешенстве!" И после этой передачи я хотела позвонить Саше, а мне сказали: "Не звони. Они в бешенстве!" А моя подруга, Антурия-Максакова, мне сказала: "Мужчины злятся, потому что у них возникает чувство, что их никто так никогда не любил".

- Вы сейчас перестали писать пьесы?

- Да, потому что взялась за роман.

С последней пьесой была интересная история, связанная с Марией Владимировной. Пьеса называется "Прекрасная дама". Белый, Блок и Менделеева. Серебряный век, такие отношения... Время прекрасное, страшное, жуткое. И как раз остановилась я на том месте, когда Любовь Дмитриевна Менделеева, в романе с Белым, одевается во все белое - белая горностаевая шапка, белые перчатки. Они разъезжают на санях по белому снегу и разглядывают в Эрмитаже танагрские статуэтки. Звоню Марии Владимировне. А она мне как-то рассказывала: "Князь Юсупов выехал за границу и увез с собой в двух карманах две танагрские статуэтки. И был обеспечен там всю оставшуюся жизнь". Спрашиваю: "Так что же это такое - танагрские статуэтки? Мне для пьесы нужно". Она: "Перезвоните, мне некогда!" А я знаю, что ей не некогда, что она пошла рыться в энциклопедии. Через тридцать минут она звонит, рассказывает: "Это Малайзия, Биотия. Двадцать сантиметров... Есть нераскрашенные". Читает. Но ведь это же чудо! Человеку восемьдесят семь лет, такой любознательный! Я не могла на нее налюбоваться!

- Вы дописали эту сцену?

- Да. Но через несколько дней Мария Владимировна умерла, и я два месяца спала. А потом на меня просто с неба упал издатель. Заключили договор. Я получила свой аванс в триста долларов, вышла на улицу и думаю: пятьсот страниц, я же столько не напишу! Надо идти и возвращать аванс! Какой ужас! А потом говорю себе: это же моя мечта, я именно этого и хотела всю жизнь. И ничего - глаза страшат, а руки ворошат.

- Будете еще что-нибудь писать?

- Буду. Но что, не скажу - пусть будут в напряжении.

- Вы сейчас себя спокойной чувствуете? Уверенной в себе?

- А я всегда в себе уверена. Это мне дано от природы. И ничего не боюсь. Я в пятилетнем возрасте прыгала на лыжах с трамплина на Воробьевых горах. А сейчас у меня внутри есть такое чувство: "Ты сам свой высший суд". Вот в двадцать лет я такую книгу не могла бы написать, в тридцать тоже не могла. А сейчас написала, и мне нужно отдохнуть. Я веду камерный образ жизни, я не тусовщица, почти нигде не бываю, разве что очень редко, с друзьями. В деревне, в своем имении, я часто бываю одна, когда никого нет, только волки бродят с зайцами, - вот это самая моя жизнь. Колоть дрова...

- Вы сами колете дрова?

- Я сама колю дрова - отменно. Бензопила, электрорубанок, баня - я все это сама сделала, у меня прекрасный дом, с мансардой, красоты несусветной. И вот хожу, плету венки, ношу на голове...

- А по книге кажется, что вы человек очень общительный.

- Общительный. Я когда занялась книгой, то пошла на курсы астрологии, чтобы с ума не сойти. Я Козерог, а стеллиум планет у меня в Близнецах. Козерог серьезный, а Близнецы - это воздух, легкость. Я как раньше день рождения отмечала? Все приходят ко мне, курят, пьют, веселятся, а потом я говорю: "Так, все. Я хочу спать, все одеваемся и уходим. До свидания". Как натоскуюсь, иду, общаюсь. А потом опять одиночество нужно, вот так у меня все идет, волнами.

- Вам много раз предлагали руку и сердце?

- Очень. Правда.

- Вы что, не считали?

- Нет, не считала. Постоянно предлагали и предлагают. Я нравлюсь мужчинам. Я даже не считаю, что это какой-то мой плюс, просто я такая родилась. У меня веселый характер, это привлекает мужчин. Бывает, что и поплачу или загрущу, но стараюсь, чтобы в такие моменты меня никто не видел. Не знаю, легче ли мне одной, потому что вдвоем не пробовала. Я много лет живу одна.

- Может, попробовать?

- Да поздно уже. Хотя поживем - увидим. Как Андрей распорядится.

- Он вам часто снится?

- Да. Он мне что-то разрешает, куда-то пускает, куда-то нет. Устраивает мне какие-то встречи с разными людьми. Он ведет меня по жизни. Поэтому что он скажет мне, так и будет.