- Насколько мне известно, ваше восприятие андроповского времени отличается от восприятия Марины Мареевой, написавшей сценарий фильма. В чем именно вы с ней расходитесь?

- Самый главный пример - это история со сбитым нашими пограничниками южнокорейским "Боингом". В ее интерпретации наши в этой истории были однозначно неправы, а американцы - однозначно правы. Оказалось, она не знает, что международный суд, разбиравший этот конфликт, не признал нас виновными и не приговорил к выплате компенсаций семьям погибших пассажиров лайнера. А когда в сходной ситуации с американского авианосца была запущена ракета, сбившая иракский пассажирский самолет, то тех, кто это сделал, в США встречали как героев.

- Рейган назвал СССР "империей зла" не столько из-за действий наших военных, имевших формальное право открыть огонь, но злоупотребивших правом самообороны, сколько из-за поведения политического руководства СССР. Но, должен признать, эпизод атаки "Боинга" вы сняли очень выразительно. Я и не подозревал, что у вас талант кинобаталиста.

- Я еще хотел снять сцену внутри падающего самолета. Но вы второй человек, который говорит, что я мог бы снимать боевики. Может, стоит попробовать? (Смеется).

- В фильме нет упоминания об истории Зои Федоровой, которую после войны посадили за связь с американским морским офицером, которая была в первоначальном сценарии.

- Потому что при Андропове такого уже быть не могло. Героиню могли лишить работы на телевидении, могли занести в черный список. Я сам был "невыездным" и знаю, что это очень серьезно, больно и страшно, но все же это не лагерь. И вообще, в сценарии вся история была наполнена страхом перед КГБ, страхом, которого в те годы уже почти не осталось. Какой страх, если в троллейбусах рассказывали политические анекдоты, не опасаясь, что тут же возьмут за шкирку?

- Одного из персонажей картины за шкирку все-таки берут - после того, как соседка донесла, что он смотрит на видео "порнографию"...

- Такие идиотские случаи в самом деле были. Некоторые люди получали по три года за то, что показывали на видео фильмы с сексуальными сценами. Хотели предотвратить распространение порнографии, но не делали различий между порнографией и искусством, которое в художественной форме показывает телесные отношения. То же и борьба с алкоголизмом при Горбачеве. Хотели остановить повальное пьянство, представлявшее угрозу здоровью нации, но это привело к вырубке виноградников и повальному самогоноварению...

- Вы весьма тщательно воспроизвели почти все негативные приметы андроповского времени - милицейские облавы в общественных местах по выявлению "нетрудовых элементов", несвободу слова, скудость прилавков, отвратительное двоемыслие, усталость от режима и усталость от самого режима...

- Все это было в действительности. Тем не менее, я не хочу присоединяться к тем, кто чернит время, при котором мы жили. Нехорошо это. Немцы так не относятся к гитлеровскому времени, как многие из нас к советскому. Они скорее уйдут от разговора, чем начнут ругать свою страну. Я уж не говорю о французах, которые не хотят вспоминать о своем позорном поведении во время немецкой оккупации. И нам незачем занижать самооценку, мы и так ее изрядно снизили за последнее десятилетие. Да, был товарный дефицит, но была система бесплатного всеобщего образования, были пристойные пенсии, и не было такой разницы в доходах между социальными слоями, как сейчас.

- Ваше отношение к советскому строю со временем менялось?

- В молодые годы я был диссидентом, не активным, но довольно резко настроенным, как и очень многие представители творческих профессий. Но когда я столкнулся с теми, кто собирался эмигрировать из страны, я почувствовал, что мы говорим на разных языках. Когда я говорил о том, что здесь плохо, я думал о том, как сделать, чтобы здесь было хорошо, а они рассуждали по принципу "чем хуже, тем лучше" и желали оставшимся гореть синим пламенем! Впечатление было такое, будто люди сбросили маски...

- Мне кажется, что они таким образом выражали не столько истинное отношение к жизни в СССР, сколько типичный "эмиграционный компекс". Чтобы оправдать отъезд, который значительной частью общества воспринимался как предательство, они должны были постоянно убеждать себя и окружающих, что здесь все ужасно и нет никакой перспективы. Но, оказавшись в эмиграции, некоторые из них стали такими советскими патриотами, каких у нас еще поискать надо.

- Конечно. Да вот недавний пример - Михаил Козаков. Ну, уехал бы молча и приехал так же молча, поработал за границей и вернулся обратно, я бы слова не сказал ему в осуждение. Так нет же, перед отъездом в Израиль наговорил, что уезжает потому, что тут все плохо и он даже не может прокормить ребенка, а потом вернулся и уж не знаю чем это оправдывал, потому что перестал быть мне интересен... Или фильм "Восток-Запад", сценарий которого вместе с французским режиссером писали Сергей Бодров и Рустам Ибрагимбеков. В первой же сцене, где добровольные послевоенные репатрианты высаживаются на советский берег, сына разлучают с отцом и убивают, когда он бросается к нему. Не было такого и быть не могло! И такое представление о России создает человек, утверждающий, что любит нашу страну? Да если я с такой любовью сниму фильм о том, как в 1940 году почти все французы стали коллаборационистами, меня объявят врагом Франции номер один и разорвут на клочья...

- Мне тоже не нравится эта сцена, хотя многие считают, что от фильма не стоит требовать исторической точности, да и нынешние зрители едва ли так наивны, чтобы принимать кино за правду жизни. К тому же ее появление вызвано не политическими соображениями, а тем, что жанр требовал шоковой завязки. Обычное дело - ради эффекта пренебрегли достоверностью. Что касается коллаборационизма, то пару лет назад я видел весьма откровенный французский документальный фильм на эту тему, однако его автор пока жив и не обвинен во франкофобии. С другой стороны, когда в конце 70-х Луи Малль снял "Лакомба Люсьена" всего об одном коллаборационисте, ему за это не поздоровилось. А вам, кажется, не поздоровилось, когда большая часть диссидентски настроенной интеллигенции осудила любимый мною фильм "Москва слезам не верит", как прокоммунистический...

- Я был еще молодой и неопытный человек, и не мог этого соединить того, что на картину стояли километровые очереди, а на собрании "Мосфильма" Юлий Яковлевич Райзман, которого я обожал и которому вполне мог бы посвятить этот фильм, сказал, что это позор для студии и с этим нужно что-то делать. А во время вручения "Оскаров" Олег Янковский, как он позже проговорился, был во Франции в большой компании кинематографистов, которая смотрела церемонию по телевизору и предвкушала, что я пролечу, как фанера над Парижем. Они не любили картину потому, что она показывала, что в этой стране можно жить, тогда как они считали, что жить в такой стране нельзя.

- Это было то же настроение, которое через двадцать лет выразил Станислав Говорухин в фильме "Так жить нельзя"...

- Когда я снимал "Москва слезам не верит", я об этом не думал. Я снимал не сказку о советской жизни, а вполне реалистическую историю. Я сам когда-то делил комнату в общежитии с Анреем Мягковым и мы тянули деньги от стипендии до стипендии, а всего через десять лет он уже был знаменитым актером и его, в отличие от меня, узнавали на улицах...

- Так вот откуда вырос эпизод, где Юматова все узнают, а Смоктуновского никто не знает...

- Такие судьбы были не только в актерском мире, и апологетика советского строя тут ни при чем. Похожий феномен случился и с моей комедией "Ширли-мырли", которую тоже отвергли без разбора. Я бы принял критический разбор картины, но такое безоговорочное отвержение меня потрясло.

- Человека, идущего против массовых ожиданий, обычно воспринимают как "врага народа". Я помню возмущенную реакцию публики, когда вы в 1998 году назвали IV съезд внеочередной съезд кинематографистов "толпой". Хотя это было мужественное выступление. Я уже слышал, что от вас, как от мужа своей жены, потребовалось особое мужество, чтобы снять ее в откровенной сексуальной сцене с другим мужчиной...

- Мужество потребовалось от нее, а не от меня. Мы трижды переснимаоли эту сцену, потому что она поддевала колготки, которые засвечивались. Можете себе представить, как мы нервничали, и как трудно ей было собраться, чтобы сыграть нужные чувства...

- В одной из первых сцен вашей картины героиню шокирует секс в "Последнем танго в Париже", потом простба мужа поцеловать его в такое место, которое он даже не решается назвать, а впоследствии выясняется, что она никогда не испытывала с ним оргазма. Существует мнение о сексуальной закрепощенности советского человека и, в частности, женщины. Вы его разделяете?

- Нет. Насколько я могу судить, наши женщины все знали и все умели... разве что не называли вещи своими и не своими именами.

- Но если уж вы завели речь о неприятии нетрадиционных видов секса, почему вы не показали, как меняются ее вкусы после того, как она полюбила? Прошу прощения за невольную двусмысленность, но ведь ружье, которое заряжено в первом акте, должно выстрелить в последнем...

- Потому и не показал, чтобы не оправдывать ожиданий. А вы что, хотели, чтобы я снял акт "французской" любви?

- Я только хотел получить информацию о степени сексуального освобождения героини - все равно, визуальную или вербальную.

- Меня интересовало другое - то, что происходит с женщиной, которая наконец-то встретила презназначенного для нее мужчину, с женщиной, которую охватывает страсть. Для нее это как солнечный удар, о котором упоминал Бунин, или амок, о котором писал Цвейг. И, мне кажется, именно такую страсть удалось показать в фильме.

- Если бы не удалось, у меня вряд ли хватило бы моральных сил вести это интервью.